Рэм Музипов
РУССКИЕ В СИНЬЦЗЯНЕ
ВСЕ БУДЕТ О”КЕЙ, МИСТЕР ДЖИЛЛЕТ
Летом 1937 года в Синьцзяне вместе с Ошским отрядом появился Миша
Белкин, кривоногий человечек невысокого росточка, светловолосый, с бугристым
лбом мыслителя и острыми волчьими глазками, которыми внимательно и исподлобья
осматривал мир. Он никогда никому не смотрел в глаза. Носик у него был
остренький, чувствительный, не хуже миноискателя. Бывало, забарахлит
у кого-то автомашина, мотоциклетка или трактор (бывало такое и с танком),
Миша скажет:
-А ну-ка, заведи…
И поведет носиком. И скажет скоро, в чем дефект. Спорить с ним не могли:
диагноз точный, обжалованию не подлежит.
Числился Миша в Ошском городском отделе НКВД оружейником. Ремонтировал
револьверы, наганы, маузеры. Сам стрелял отменно.
Стрельбище тогда находилось за городом, по Наукатской дороге. Движение
было небольшое; сверни вправе в ложбинку - никто тебя не увидит и не
услышит. Кому нужно пострелять, заявят куда надо, получат разрешение
и - на полуторку. В кузове ставили три-четыре скамьи, на них усаживались
желающие пострелять и ехали. Обычно стреляли командиры и начальники.
Учил их Миша.
А до Оша Миша жил в России.
В самом конце двадцатых годов он решил навсегда расстаться с родной
приволжской деревушкой Маймеры. И не потому, что здесь было неинтересно.
И не потому, что он был круглый сирота. Он решил бежать куда глаза глядят
потому, что все хотелось есть. Мишке было что-то около семнадцати лет,
а жрать он желал - уже лет двести, а то и все триста. Он хотел есть
днем и ночью, у него не было иной мысли, кроме еды. Сердобольные соседи
подкармливали его. Но ведь и сами они были вечно голодны. А тут в колхоз
все до последнего зернышка выскребли.
Надоумил его бежать с Волги дядя Митяй, приехавший погостить к родным
из города со смешным названием - Ош, где он служил фельдъегерем в погранкомендатуре
и где блины и булки росли прямо на улице на деревьях; местные жители
только то и делали, что рвали эти блины и булки и ели - больше у них
никакой работы не было. Дядя Митяй взял в сельсовете справку, что Миша
- его родич Вот с этой справкой он повез Мишку в Ош.
Все рассказы о богатой и сытной жизни оказались просто байкой, выдумкой
дяди Митяя. Он и сам-то с женой Полиной и двумя девками-огольцами жил
в малюсенькой комнатенке, где печь и кровать, а стол поставить некуда.
Дядя Митяй выхлопотал Мишке документ и пристроил его на жительство к
знакомцу своему Абдулу на Татарской улице, за шелкомоталкой, по дороге
к ущелью Данги.
Мишка на новую фатеру к узбеку Абдулу принес свое единственное богатство,
с которым выехал из Маймер: овальное зеркало из толстого небьющегося
стекла, которое досталось ему от покойной мамки. На все предложения
выкупить у него зеркало он отвечал отказом, потому как это была единственная
память о матери. А маманю он ни на минуту не забывал. И снилось она
ему каждую ночь: присядет к изголовью, погладит его по головке да так
жалобно говорит: «Ну как ты там, Мишенька, на земельке этой живешь?
Не обижает ли тебя кто? Ты скажи мне…» Он отвечал ей во сне: «Нет, маменька,
никто меня не обижает. Все у меня хорошо. Живу я богато и сытно, нечего
Бога гневить, как ты заказывала…» И сразу станет ему легко. И работается,
и живется, как при родной матери…
У Абдула были одни дочки. А Мишка - услужлив, расторопен, понятлив.
Уже через месяц по-узбекски балакал. Помогал хозяину по дому: землю
кетменем тяжеленным рыхлил, огород ночью, когда все спят, поливал, бахчу
охранял, иногда на склонах ближних гор овец хозяйских пас, рубил по
межам тутовые ветки для хозяйских шелковичных червей.
За полтора десятка лет Советской власти Ош мало изменился, а может,
даже похуже стал: крытый рынок, что на весь мир славился, Хал-Ходжа
басмач сжег, а большевики восстановить все никак не могут. Да и то сказать,
гражданский мир здесь только-только устанавливался: то там, то тут опять
стычки происходят- то кишлак сожгут, то партийного убьют. Строительства
нового не было, все только поговаривали, что вот от Андижана к Ошу железнодорожную
ветку протянуть надо. Сам Абдрахманов Джусуп приезжал трассу намечать.
А пока даже в самом Оше все больше сельским хозяйством занимались: что
местные, что русские, хохлы да пленные австриянки и мадьяры. Жизнь большинства
горожан была бедная. А на рынках всего вдоволь. Но зарплата нищенская,
как испокон веку на Руси велось. Хорошо жилось тем, кто у власти стоял.
Но и они грызлись между собою, все власть поделить не могли.
Квартир рабочим и служащим не давали. В основном приезжие жили на квартирах
у узбеков. Межнациональной розни не было. Само слово «национализм» могло
стоит жизни.
По городу ездили на арбекешах. Грузы все больше с рынке до дому возили
на ослах - в нескольких местах в городе были ослиные биржи. Рабочий
день начинался у кого по крику петуха, у кого - по гудку шелкомоталки.
Было в городе два парка и один кинотеатр «Луч» с зимним и летним залами
и длинными деревянными скамейками человек на десять. Танцплощадка. Стадион,
где в свободное время гоняли мяч знаменитые братья Крючковы: Сергей,
Анатолий и Василий с друзьями. Два милиционера на весь город порядок
устанавливали и поддерживали: Федоткин да Тыртышный.
Как-то летом дядя Абдул вернулся со старогородского базара и приказал
найти Мишку. Он оказался на стадионе, где, несмотря на малый рост, стоял
на воротах: прыток был, как обезьяна. Матч прекратить не разрешили,
и тогда дядя Абдул сам пошел через скобелевский парк на стадион. А тут
и матч с андижанцами закончился. Абдул сказал Мише:
-Радуйся, Мишка! Тебе Аллах счастье прислал:
Счастье это заключалось в том, что из Ташкента в родной Ош вернулся
дяди Абдула дальний родич по кличке Дувидзон: он был известен своим
огромным ростом и непомерной силой: всех борцов в Средней Азии на праздниках
бросал на землю. И вот теперь ошские власти приказали ему быстро создать
артель под непонятным названием «Метиз». Но сказали, что это будет жестяная
мастерская. Вот туда Абдул и устроил Мишку, будущее которого теперь
обеспечено, потому что у Аллаха нет более нужного человека, чем жестянщик.
Под «Метиз» выделили площадку в старом городе на берегу большого канала,
в полукилометре от рынка. Построили цех с десятью верстаками, привезли
резную жесть. И Мишка узнал, что жесть бывает тонкая и толстая, цветная,
черная и оцинкованная. Что ее, как бумагу, можно резать ножницами. Что
в «Метизе» стоит такой грохот и стук, что очень скоро балдеешь от него.
Дувидзон был глухим - разговаривал только на пальцах. Мальчишки-ученики
Дувидзона тоже очень скоро научились говорить на пальцах.
Мишка вставал и зимой и летом очень рано, потому что надо было хозяину
помочь. Добрый узбек в нем души не чаял: сапожки узбекские с калошами
справил, порты там и рубашку, кормил отдельно от дочерей, к его приходу
с работы приказывал жене что-нибудь горяченькое приготовить. За сына
он ему был.
В «Метиз» Белкин приходил одним из первых. Встречала его дувидзонская
рыжая злая кобыла - Миша откупался от нее куском лепешки, которую утаивал
от Абдула, а то будет гонять по всему двору и кусать в плечи, но не
до крови, а все-таки больно. Конюх, он же кучер, приказывал Мише сводить
кобылу на канал и напоить, потому как к каналу надо было спускаться
по лесенке, а кобыла этого не умела: приходилось поить ее из ведра.
Потом начинали сходиться ученики и мастера. По гудку шелкомоталки приступали
к работе: делали большие и маленькие банки для краски, для консервов,
для прочей разной надобности. Из оцинкованной жести ладили детские ванночки.
Настоящие мастера строили кумганы, чеканщики выбивали на них узоры.
Делали полумесяцы для правоверных на могилы, русским - веночки.
Жесть привозили в рулонах и листами. Была она тяжелая, а таскать приходилось
пацанам - многие тут на всю жизнь грыжу заработали. Руки - ноги были
в порезах - от жести никак не уберешься. Раны эти нарывали, долго болели.
Мастера на обед уходили по домам, а мальчишки шли в чайхану, где их
угощали спитым чаем. Не уважающие себя чайханщики остатки из чайников
сливали на сита, отработанный чай сушили и вновь заваривали для лопухов
всяких и мальчишек. Правда, лепешки и чай были недорогими, доступными
для всякого.
Рабочие-мастера получали в три раза больше учеников, родственники Дувидзона
- в пять-семь раз. А сам он зимой и летом ходил в калошах и с зонтиком
- так был богат! А ездил в пролетке!
Из «Метиза» Белкин перешел к Яну Берешу - пленному венгру в мастерскую,
где ремонтировали все, что ни принесет заказчик. А тут года подошли-
Михаилу Белкину исполнилось восемнадцать. До призыва оставалось четыре
года. Дядя Абдул предлагал обрезаться и стать его зятем - все хозяйство
тогда ему останется. Но Миша не решился жертвовать кусочком плоти ради
счастья, которое еще неизвестно - то ли будет, то ли нет.
Дядя Митяй занимал должность не видную, но в Андижан с пакетами к поезду
его всегда сопровождала хорошая охрана. Потом и машину дали. Ходил он
при оружии, числился на военной службе. С дядей Митяем начальство считалось,
и когда Михаил изъявил согласие пойти в пограничники добровольцем, дядя
Митяй замолвил за него где надо словечко. Да и происхождение Мишино
было самое пролетарское… Через три года его перевели в чекисты.
А 1936 году в Оше проездом останавливался на отдых по пути на Памир
Николай Иванович Бухарин. Ошанам он понравился. Они, в том числе и пограничники
с чекистами, встретили его хорошо.
Николай Иванович Бухарин, как говорят об этом архивы, побывал на фабриках,
в школах в единственном сельскохозяйственном техникуме, в МТС, заехал
в два-три колхоза, посидел за чаем в красной чайхане. Но когда его расстреляли,
в Оше устроили настоящую охоту за теми, кто общался с бывшим вождем,
а теперь шпионом и контрреволюционером. Всех приветствовавших его назвали
«правыми уклонистами», «врагами народа». Их обвинили в пропаганде «правого
уклона». «Уклонистов» вывозили в ближайшие ущелья и без лишних разговоров
расстреливали.
Михаил Бабкин ни в каких уклонах не разбирался, он и писал-читал с трудом.
Но, как и большинство советского народа, горячо одобрял действия Советского
правительства и Коммунистической партии по пресечению вражеской деятельности
наймитов империализма. На собраниях выступал. А Николай Иванович ему
понравился - Миша как оружейник сопровождал его на Памир. Что ему и
напомнят лет через десть…
Весной 1937 года начали подбирать людей для операции за кордоном. Остановились
на кандидатуре Михаила Белкина. Ничего порочащего за ним не обнаружилось.
Так Миша Белкин оказался в Ошском отряде, а потом и в Синьцзяне, в Кашгаре,
где его и оставили. Там он получил кличку Долляр.
В то летом работникам советского торгпредства в Кашгаре и других городах
Синьцзяна зарплату выдавали китайскими обесценившимися долларами. Мешками
их носили к себе на квартиру - хоть стены оклеивай. Миша не научился
говорить «доллар», все у него получалось «долляр», И сам вскоре стал
«Долляром».
Была у него еще одна страсть: любил шпоры. До НКВД служил в Ошской погранкомендатуре,
что рядом с тюрьмою в те поры располагалась. И конюшни рядом, потому
что основным видом транспорта был конь. А у русского военного конника
всегда на сапогах шпоры. Причем сколько бы командиры даже в царское
время не говорили носить шпоры только одного образца, прописанного уставом,
кавалеристы украшались и колесиками, и колючками, и шариками-мариками.
Хотя хорошему коннику шпоры не нужны - конь его без того понимает. А
плохому ездоку, как известно, все мешает.
У Миши были шпоры по спецзаказу из самого украинского города Малина.
И звон у них малиновый - не человек идет, а музыкальная шкатулка.
Став оружейником в КНВД и расставшись с персональным конем, Миша не
расстался со шпорами. По его оружейному делу ему приходилось всюду бывать,
всюду лазать - ведь он и пушечки лечил, и минометы. Шпоры у него были
длинные, щегольские. Цеплялась на них дрянь всякая, мусор, и сам он
цеплялся, и платья бабам портил шпорами своими. Над ним потешались,
особенно в Синьцзяне:
-Скажите, пожалуйста, господин Долляр, а когда вы по нужде за кустом
садитесь, шпоры снимаете? А то вчера от вас, знаете, попахивало…
Долляр лез в драку, но его быстро успокаивали.
Была у него еще одна страсть: он любил поесть. Всегда, в любое время
дня и ночи, в любом количестве. А потом ложился и спал. Маленький, щупленький,
храпел так, что мужики не выдерживали, говорили:
-Мал клоп, а…
К осени тридцать седьмого, когда Ошский отряд уходил домой, советскому
консулу в Кашгаре стало ясно, что в его аппарате не хватает именно такого
специалиста, как Миша Белкин: и ружья ремонтирует в консульстве все
были заядлыми охотниками), и пишмашинки его слушаются, и в сейфах он
разбирается (часто ключи теряются), и печать любую может поправить…
Уговорил Москву зачислить М.Белкина на консульскую службу со всеми вытекающими
отсюда последствиями.
Была у Миши Белкина и четвертая страсть - женщины, почему он и не женился
до сих пор: у холостяка голова не болит. Так что терять ему было нечего,
в Оше уже вся и все знал, и он с удовольствием остался в Кашгаре.
