Времен связующая нить

«Он жил своим трудом,
В свет превращая воду…»

В русской поэзии есть некая традиция: обретя известность, попытаться определить творческое кредо. Заимствована из времен античных: первый «памятник себе» сочинил еще Гораций. Вослед ему в XVIII веке – Гаврила Державин. Не скрывая подражания классикам, тем же стихотворным размером – Пушкин. В XX веке торжественная, серьезная тональность жанра меняется на ироничную. Вспомним Маяковского: «Мне бы памятник при жизни полагается по чину…» Или другого Владимира – Высоцкого: «Говорят, что на место все встанет… Бросить пить… Но ведь мне не судьба… Все равно меня не отчеканят на монетах заместо герба. И хотя во все светлое верил, например, в наш советский народ, не поставят мне памятник в сквере, где-нибудь у Петровских ворот».
Зря все классики заранее обижались на беспамятство потомков. Неподалеку от «нехорошей квартиры» Михаила Афанасьевича Булгакова почтен монументом Маяковский. Отражен в мемориальной скульптуре Высоцкий и даже… отчеканен его профиль на рубле.
Не за свою судьбу, впрочем, переживали корифеи, а за то, что вместе с их уходом с жизненной сцены канет в Лету их творчество, вместе с тем – их время. Все то, что их окрыляло, чем они страдали и мучались:
…если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Анна Андреевна Ахматова определила местом сохранения памяти о ней ворота тюрьмы, в которую были заключены сначала ее муж, а потом сын, жизнь каждого из них, как и ее собственная, сегодня страница русской культуры.
Что остается поэту, как не следовать традиции? Но как свежеет вдруг она под пером Андрея Вознесенского:
Я - памятник отцу, Андрею Николаевичу.
Я лоб его ношу. Счета его оплачиваю…
Отец Андрея Андреевича, архитектор и по роду деятельности, и по призванию, не мыслил иной профессии для сына, тому пришлось «кончать архитектуру». И никто, даже Дмитрий Кедрин, воспевший Федора Коня, не сказал о труде архитектора столь неожиданных и верных строк, как А. Вознесенский о своем отце:
Он жил своим трудом,
В свет превращая воду.
Считая, что притом
Хлеб будет и свобода.
Сын жил уже чуть сытней отца, но в пору ностальгически памятной его схватки с разъяренным Хрущевым худобой походил на весеннего зайца. О разногласиях его с лидером в связи с кончиной Андрея Андреевича 1 июня с.г. вспомнили вдруг все, но никто, ради справедливости, не отметил, что победила все-таки дружба: Хрущев и Вознесенский стали соседями по подмосковным дачам, и Андрею Андреевичу, хоть и не без труда, удалось приобщить Никиту Сергеевича к своей вере. Впоследствии поэт жил уже богаче: популярность обрела его песня «Миллион алых роз», ему, как автору слов, полагались некие незначительные отчисления от ее исполнения. «Миллион…» не сделал его миллионером, но что-то все-таки капало…
Начало июня стало и днями памяти по Вознесенскому. Известность его упрочилась, хотя она теперь не столь звонка, как в середине эстрадных для русской поэзии шестидесятых годов, когда он входил в комсомольскую обойму: Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский.
Сегодня в России говорят: Вознесенского, так или иначе, знают все. Да, знают, но… по-разному. Один – по словам «Миллиона алых роз», звучавшего чуть реже пресловутых «Ландышей». Другой – как автора «Юноны» и «Авось», поднятых до уровня высокого искусства самоотдачей великого Караченцова в роли Резанова. Ровесники Вознесенского вспоминают блистательное появление его звезды – публикацию в «Знамени» «Тридцати отступлений из поэмы «Треугольная груша». Позднее появилось отдельное издание, а затем вместо «Тридцати…» явилось уже «Сорок лирических отступлений…»:
Открывайся, Америка!
Эврика!
И еще:
Да здравствуют Антимиры!
Фантасты – посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
Оазисов – без Каракумов,
Нет женщин – есть антимужчины.
В лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет Солнце без Земли.
Кому-то это казалось сверхсложным. Сегодня это, если и не для «Букваря», то, с гарантией, для любой школьной «Родной речи».
С уходом поэта из жизни (на 78-м ее году) памятником ему становится его творчество, которое всем нам еще предстоит обозреть и переосмыслить. Как всегда при подобной оказии, всплывет и доселе не известное, какие-то грани высветятся по-новому. Определится масштаб в истории культуры. Сегодня Вознесенского называют по-разному: и великим, и значительным, и т.д.
Вершина российского Парнаса XX века, увы, заселена великими тенями. Блок и Есенин, Маяковский и Твардовский, Ахматова и Гумилев, Игорь Северянин, Георгий Иванов, калейдоскопически пестрый и непостижимый в своих глубинах Борис Пастернак, при своей нелюбви к чужим стихам охотно и слушавший, и читавший Андрея Вознесенского.
Вспомним и о том, что тех, с кем начинал Андрей Андреевич (Ахмадулина, Евтушенко, Рождественский), вдруг и перепил, и перепел Владимир Семенович Высоцкий, которого числили по ведомству театра, эстрады, отказывая в серьезном литературном значении. При жизни Высоцкому удалось опубликовать, кажется, единственное стихотворение. Сегодня гипноз его творчества (фольклорного по истокам, но синтетичного по форме, как у многих современных творцов) все еще столь велик, что меняет само представление о поэзии. Иной раз слушая те, даже несовершенные по записи, его песни, думаешь: поэзия – это Высоцкий.
Еще и это пришлось пережить Андрею Вознесенскому – хотя и запоздалую, но шумную и заслуженную чужую славу. Но к этому моменту Вознесенский ощущался уже как российский поэтический классик.
Да, сегодня стихи его воспринимаются не столь яркими, как при их появлении. Урбанизм, который поначалу видели в них, не в столь большом спросе в России, где две трети населения живет теперь в городах и всем хочется назад, к природе. Словесную эквилибристику, которую подозревали у Высоцкого, довел потом до новых, немыслимых ранее совершенств Иосиф Бродский:
В письмах из этих мест не сообщай о том,
с чем столкнулся в пути. Но, шелестя листом,
повествуй о себе, о чувствах и проч. – письмо
могут перехватить. И вообще само
перемещенье пера вдоль бумаги есть
увеличенье разрыва с теми, с кем больше сесть
или лечь не удасться,
с кем - вопреки письму –
ты уже не увидишься. Все равно, почему.
Вознесенский так писать не пробовал. Не мог? Или не хотел? Вот и, в отличие от Бродского, остался без Нобеля, от которого до этого отказывался, но так и не сумел отречься Б. Пастернак: Шведская академия, по завещанию великого изобретателя присуждающая премию, через тридцать с лишним лет признала отказ вынужденным и вручила 9 декабря 1989 г. медаль лауреата сыну поэта, выразив сожаление, что самого Б.Л. Пастернака нет в живых.
«Старик Державин нас заметил», - с благодарностью писал Пушкин о своем великом предшественнике.
Борис Пастернак заметил и оценил, ценил Андрея Вознесенского. В своем творчестве Андрей Андреевич несколько апеллировал к нему и Владимиру Маяковскому.
Тот, в свое время, также был дружен с Б.Л. Пастернаком, их творческая манера, при всей контрастности, имеет и точки соприкосновения. В стихах Маяковского не столь и редко угадывается система образности, характерная для Пастернака. Но… друг Маяковского по одному признаку не подходил под определение российского поэта. У такового, считал Маяковский, имя должно совпадать с отчеством. В доказательство приводил себя и своих друзей: Василия Васильевича Каменского и Давида Давидовича Бурлюка. Можно сказать, что по этому параметру и Андрей Андреевич Вознесенский из той же когорты.
В эти дни многократно почему-то поминалось, что А.А. Вознесенский в литературном институте не учился, а вот, стал поэтом. Получалось, самоучка. Увы, Пушкин был юристом, Лермонтов – гусаром, Толстой – артиллеристом, Достоевский – инженером, Маяковский – художником, Булгаков и Чехов – лекарями, Андрей Болотов, Н.А. Некрасов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Иван Тургенев, как бы их не обидеть, организаторами сельскохозяйственного производства. А какая литература! Б.Л. Пастернак, в юности завороженный музыкой соседа по даче – великого Скрябина, успешно учился в консерватории, ему оставалась только оркестровка. Искусствоведы находят и в его стихах, и в «Докторе Живаго» столь чисто музыкальный прием как контрапункт.
Андрея Андреевича привлекла в архитектуре редкая и, казалось бы, второстепенная деталь декора зданий – витражи. В нашем представлении они присущи готическим соборам, но, оказывается, есть не только там. А.А. Вознесенскому заказывали такие витражи, выполнял он подобную работу и за границей, что давало ему возможность бывать там. В Париже знаменитый кутюрье подарил ему какую-то одежку, и поэт смог бывать там, где «встречают по одежке». Потом снимал раритет, надевал робу, принимался за очередной витраж. Одно из его стихотворений так и называется – «Витражных дел мастер», оно дало название и одному из его поэтических сборников. К слову, Б.Л. Пастернак простой работы тоже не чурался. В самую трудную свою пору жил своим подмосковным огородом и на столичном базаре с юмором воспринимал комплимент покупателей «даров природы»: «Знаете, а вы похожи на Пастернака!» Может, это и легенда… Но мастер нескольких витражей был действительно очень похож на А.А. Вознесенского, к этим его работам теперь, безусловно, присмотрятся искусствоведы.
В упомянутом в начале этих заметок стихотворении Андрей Андреевич давал обещание:
Я памятник отцу, Андрею Николаевичу,
Сам в камне отточу,
Сам рядом врою лавочку.
Поэт мог и умел делать и такое. Одно из своих произведений создал прямо на глазах телезрителей: смазал белой масляной краской ладошки, оттиснул их на загрунтованном холсте и проставил повидней автограф. Вроде бы, в подражание поэту такое может сотворить любой, как и запросто повторить «квадраты» Малевича. Дело за малым. За крепкими ладошками, как были у Вознесенского. И рейтинге автографа. У поэта, даже великого, на столь высокий рейтинг уходят годы, прожитые на последнем нерве.

Владимир Мякинников.